Щепки плахи, осколки секиры - Страница 57

Однако самый пространный комментарий выдала Лилечка:

— Простите, дядя Тема, но я понимаю, что вы нас обманываете. Уж я-то вас хорошо знаю. Может, вы за время скитаний и научились врать, но только не на русском языке… То, что мы пьем, предназначено вовсе не для облегчения страданий в пути, и не надо меня переубеждать. Тем не менее я выпью эту гадость, потому что уверена — зла нам вы не причините… Только признайтесь честно — это новый кнут для нас?

— Мне самому нужно просить прощения, девочка. У тебя и всех здесь присутствующих, — мягко сказал Артем. — Но то, что я предложил вам, не имеет никакого отношения к кнуту. Скорее это уздечка. Кнут причиняет боль, а я хочу, чтобы вы не испытывали никаких страданий. Я сам приготовил это зелье при содействии варнаков. Не забывайте, что я изучал искусство врачевания у очень разных народов… Ваша воля на некоторое время ослабнет, разум померкнет, а тела станут послушными, как театральные марионетки. А все остальное уже моя забота.

Выждав немного, Артем оттянул веко Смыкова, человека, с его точки зрения, наиболее устойчивого к внушению, и проверил реакцию его зрачков. Затем он негромко приказал:

— Разбирайте снаряжение и стройтесь в прежнем порядке.

Команда была исполнена с автоматической точностью и быстротой, свойственной машинам, дрессированным животным и зомби. Верка, стоявшая первой, протянула вперед руку, пальцы которой были сжаты так, словно она опять держалась за пояс Артема. Глаза у всех были открыты. В них не было ни упрека, ни страха, одна только пустота, но Артем не поленился обойти строй, чтобы опустить веки каждому из своих спутников. Потом он все так же негромко сказал:

— Вперед… Чуть левее…

Кавалькада послушно двинулась в указанном направлении сквозь мрак, жару и непомерную силу тяжести, но прежних стенаний и жалоб больше не было слышно. Люди не просили ни отдыха, ни питья, ни еды. Артем постоянно проверял их пульс и, когда считал это нужным, укладывал ватагу на отдых в мелкую воду, а потом поил всех настоянными на меду местными травами, способными вернуть силы даже безнадежному дистрофику.

Затем поход продолжался. Мрачное искусство максаров, способных превращать людей в послушных своей воле кукол, на этот раз сослужило добрую службу.

И вот наступил момент, когда Артем рассмотрел далеко впереди отсвет колеблющегося багрового пламени. Это горел зажженный варнаками нефтяной источник. Сами они терпеть не могли огня и никогда не пользовались им ни в быту, ни в своих химических опытах, однако иного способа подать людям сигнал просто не придумали.

— Вот и все, — сказал Артем, когда бушующее пламя уже стало освещать фигуры его спутников. — Очнитесь!

Люди вышли из состояния забытья почти мгновенно. Последним, что они помнили, был вкус зелья, подавившего их волю.

— Господи, ну чего же мы стоим! — нетерпеливо сказала Верка. — Мешки уже одели, а все стоим. — Пошли!

— Никуда идти не надо, — остановил ее Артем. — Мы у цели. Приготовьтесь к встрече с родным миром…

— Никогда бы не подумала раньше, что распущу нюни, вернувшись в это захолустье, — всхлипнула Верка.

— С голодухи и черная корка калачом покажется, — Зяблик, во все глаза пялившийся на знакомые с детства пейзажи, сказал это чисто автоматически, безотносительно к своему собственному настроению, а тем более к настроению масс, готовых целовать родную землю.

Они уже и не помнили, когда в последний раз видели эти милые сердцу скудные перелески, когда ощущали запахи сырой хвои, прелой листвы и гниющих на корню грибов, когда могли вволю поваляться на траве, не опасаясь, что она превратится в груду углей или зыбучую трясину.

После долгого пребывания во мраке чужого мира у всех слезились глаза. Посмотреть на небо, даже такое тусклое, было просто невозможно.

Выглядели люди ужасно: одежда, много раз мокнувшая в воде, а потом сохнувшая прямо на теле, стояла колом, физиономии приобрели чугунный оттенок и распухли, как после затянувшейся попойки; кожа по всему телу покрылась множеством мелких кровоподтеков.

Особенно дикий вид имел Лева Цыпф — его лицо и череп покрывала густая щетина одинаковой длины; ухо, неизвестно где и когда обожженное кислотой, распухло до размеров детской галоши, в глазах появился нездоровый блеск.

— Боже, я вся синяя, как покойница! — изумилась Лилечка, заглядывая себе за пазуху.

— Это от перегрузки под кожей полопались капилляры, — объяснила Верка. — Ничего страшного, скоро пройдет.

Смыков горевал над своим размокшим блокнотом. Зяблик, глухо матерясь, разыскивал в мешке манерку с ружейным маслом — от горячего воздуха, от постоянной влажности и еще неизвестно от чего пистолет покрылся подозрительным белесым налетом. Верка лепила на лицо и руки свежие листья подорожника, надеясь с их помощью свести отеки. Лилечка просто наслаждалась покоем, прохладой и свежим воздухом. Артем и Цыпф совершили небольшую прогулку по окрестностям — первый, как всегда, передвигался бесшумным скользящим шагом, а второй ковылял, как дряхлый старец, — сказывалась долгая и непомерная нагрузка на суставы.

Вернувшись, Цыпф сказал:

— Тут неподалеку проходит заброшенная Проселочная дорога. Даже указатель сохранился: «Деревня Клыповщина — 1,5 километра».

— Ясно. Знаю я это место, — авторитетно заявил Зяблик. — Там от указателя в лес тропочка отходит, а рядом здоровенная кривая елка растет. Так?

— Так, — подтвердил Цыпф. — Может, у вас в деревне Клыповщине знакомые есть?