Щепки плахи, осколки секиры - Страница 72

Сам Жердев восседал на мешке с соломой, а пассажиры вынуждены были цепляться за всякие выступающие детали рамы. Перед тем как тронуться, их предупредили о недопущении резких движений, которые могли нарушить центровку всего устройства.

По ровной дороге колымага делала не больше тридцати-сорока километров в час, но страха на седоков и зрителей наводила не меньше, чем гоночная машина, на предельной скорости несущаяся к финишу. А что касается шума и дыма, производимого колымагой, то здесь она могла переплюнуть даже знаменитый паровоз Стефенсона, в свое время ставший причиной умопомешательства многих достойных британских граждан.

На первом же спуске Жердев извлек из-под своего мешка бутылку с какой-то мутной жидкостью. Предваряя Веркино возмущение, он с самым серьезным видом объяснил:

— Проклятый гастрит замучил. Вот и приходится пить специальный настой, снижающий кислотность.

После нескольких добрых глотков бутылка наполовину опустела, зато скорость колымаги возросла почти вдвое. Зяблик, до того взиравший на Жердева с черной завистью, не выдержал и вцепился в недопитую бутылку.

— У меня тоже кислотность! — прошипел он, словно голодный кот. — Одна изжога от твоего петуха.

— Бывает, — добродушно согласился Жердев. — Видно, я цикуты передал.

— Чего? — удивился Цыпф. — Так ведь это же яд!

— Какой там яд, — Жердев великодушно уступил бутылку Зяблику и махнул освободившейся рукой. — В семенах, может, и есть яд, а корешки очень вкусные. Почти как морковка или сельдерей.

Зяблик тем временем сделал все возможное, чтобы рецепт целебной настойки остался для непосвященных тайной — сама жидкость исчезла в его чреве, а пустая бутылка улетела в кювет.

— Ну что, легче стало? — поинтересовалась Верка, протягивая Зяблику сухарь. — Пропала изжога?

— Подожди… — он гордо отстранил подачку. — Еще не подействовало…

По обе стороны от дороги простиралась голая и плоская торфяная равнина, на которой каждый кустик был заметен за километр. Впереди по обочине неспешно ковыляла парочка бродяг, каких в этих краях скиталось немало. Ничто, казалось, не предвещало беды. Просто наши герои забыли, что засады бывают не только стационарные, но и кочующие.

Когда до бродяг осталось совсем ничего — метров пять, — они вдруг разбежались в разные стороны, а поперек дороги остался лежать пожарный рукав, сплошь утыканный острыми гвоздями.

Тормозить или сворачивать было уже поздно.

Все четыре колеса выстрелили почти одновременно. Машину повело в сторону, занесло и опрокинуло прежде, чем кто-нибудь успел глазом моргнуть.

Зяблик, кувыркавшийся вместе с колымагой, сумел каким-то чудом выхватить пистолет, но был почти раздавлен рухнувшей на него сверху тушей Жердева.

Слева и справа из заросших сорняками придорожных канав выскочили люди в самодельных маскировочных халатах и с целыми букетами болотных трав на голове. Спустя секунду в каждого из членов ватаги, как оставшегося в сознании, так и оглушенного падением, уперлось не меньше двух ружейных и пистолетных стволов.

Лица нападавших были скрыты матерчатыми масками, но по голосам, фигурам и ловким телодвижениям было понятно, что все это молодежь, почти ровесники тех сопливых рекрутов, которых сутки назад Жердев распустил по домам. Пленников быстро разоружили, оттащили к обочине и уложили в рядок лицом вниз. Все происходило быстро, молча, деловито, хотя и создавалось впечатление, что люди, устроившие засаду, несколько удивлены ее результатами. Время от времени раздавались реплики: «Смотри, и женщины с ними…», «А этому борову вообще лет шестьдесят…» Потом звонкий молодой голос строго спросил:

— Кто такие?

— А ты сам кто такой? — Зяблик ерзал брюхом по земле, стараясь определить, осталось ли при нем хоть какое-нибудь оружие.

В ответ прямо над ухом у него бабахнул выстрел, и острые осколки дорожного щебня обожгли щеку.

— Не шевелиться! Отвечать на вопросы! — приказал тот же звонкий голос, еще не осипший от курения и чрезмерных возлияний. — Документы есть?

— Только справка об отсутствии глистов, — ответил Зяблик. — Да и то не моя.

— Шутник… Как звать?

— Лично меня Русланом. А этого богатыря, — Зяблик покосился туда, где лежал Жердев, — естественно, Фарлафом. С той стороны, значит, Рогдай и Ратмир.

— Ага, — тот, кто вел допрос, похоже, усмехнулся. — Спутниц ваших, следовательно, зовут Людмилой и Наиной.

— Угадал! — обрадовался Зяблик. — Книжки почитываешь или бабку в детстве слушал?

— Отца. Бывшего директора Талашевской средней школы номер два Глеба Макаровича Гинтова. Слыхали, надеюсь, про такого?

— Слыхал, — подтвердил Зяблик. — Но до сих пор только одно хорошее. То, что отпрыск у него такой засранец, для меня, скажу прямо, печальная новость… Но ты все равно ему привет передавай.

— От кого?

— Скажешь, что от Зяблика. Он в курсе…

— Отца моего, между прочим, не так давно убили, — сообщило чадо Гинтова обыденным тоном.

— Что? — Зяблик проворно сел. — Где, в Степи?

— Нет. — Человек, стоявший над ним, стянул маску и оказался девушкой лет двадцати. Лицом она очень походила на отца, правда, в отличие от него брови имела одинаковые. — Здесь, в Отчине…

— Слушай, даже поверить трудно… Чтоб Глеб такую промашку дал!

— Во все наши зарубежные миссии поступило распоряжение о срочном сборе. Подписанное Львом Цыпфом, бывшим делопроизводителем при штабе. В назначенном месте ждала засада. Сначала отцу и другим предъявили ультиматум. Нужно было отречься от Талашевского трактата, присягнуть новой власти и делом доказать свою преданность. Как я понимаю, пройти крещение кровью… Согласились на эти условия лишь несколько человек. Почти все остальные погибли в бою.