Щепки плахи, осколки секиры - Страница 84

Ни на стремительном взлете Плешакова к вершинам власти, ни на его дальнейшей бурной деятельности тропическая зараза не отразилась. Даже наоборот

— все наиболее значительные идеи, касавшиеся дальнейшего государственного строительства, посещали его как раз во время приступов. В частности, именно так родились знаменитые указы о создании в Киркопии коллективных хозяйств, об осушении Гиблой Дыры и о введении системы телесных наказаний (включая кастрацию и усечение языка).

Верка, знавшая о недуге Плешакова больше других, надеялась купить его доверие ценой щепотки бдолаха. То, что очередной приступ прихватил его именно сейчас, казалось невероятной удачей.

Впрочем, все зависело от доброй или, наоборот, недоброй воли Альфонса, из ангела-хранителя своего шефа превратившегося в демона-истребителя его врагов…

…Стена оказалась вовсе не зыбкой, как это вначале виделось ее глазами, а вполне непоколебимой и — главное — прохладной. После пережитого кошмара было приятно стоять, прижавшись к ней всем телом.

— Тебя что, ноги не держат? — раздался над ее ухом голос Альфонса.

— Держат… Только дайте отдохнуть немного, — попросила Верка.

— Потом отдохнешь. Ждут уже тебя. Не на свидание ведь идешь, а по делу государственной важности… Понимаешь разницу?

Ее подхватили с двух сторон под руки и торчком внесли в комнату, где пахло нездоровым потом, сбежавшим на огонь молоком и валериановыми каплями. Открывать глаза не хотелось, но кто-то огрел Верку сзади по затылку, и она поняла — не отстанут.

Усилием воли — вернее, жалкими крохами, от этой воли оставшимися, — она разлепила веки и дождалась, когда в ее глазах, изъеденных слезами боли, хоть немного прояснится.

Комната была большая, сплошь забитая всяким помпезным барахлом, которое, с точки зрения выходцев из коммуналок, общаг и казарм, могло считаться предметами роскоши. Народа вокруг тоже было немало, но все, как мужчины, так и женщины, предпочитали жаться по углам. Где-то здесь, наверное, отиралась и новая пассия Плешакова, однако Верке это было абсолютно безразлично.

Сам президент, до подбородка укрытый атласным одеялом, лежал на широком, резном ложе кастильской работы. В отличие от Альфонса, с лица он ничуть не изменился, только взгляд его был немного странен, как и всегда в такие периоды.

На Верку Плешаков взирал строго и взыскующе, но не как муж на непутевую жену, а скорее как отец на дочь, вернувшуюся домой после очередного криминального аборта.

— Ну здравствуй… Не думал, что еще свидимся когда-нибудь… — говорил Плешаков так, словно каждое его слово подавало костыль следующему.

— Гора с горой не сходятся, а мышь обязательно придет к Магомету… — пробормотала Верка.

— Плохо тебе? — поинтересовался он, но не с сочувствием, а с любопытством.

— Покажите, что вы там с ней сделали, — это относилось уже к Альфонсу.

С Верки через голову содрали кофту и чуть приспустили юбку, заскорузлую от запекшейся крови. Плешаков гримасой дал понять, что ничего не видит, и Верку перетащили поближе к окну, задернутому шторами (во время приступов Плешакову досаждал даже тусклый свет нынешнего, ублюдочного неба).

— Обратите внимание, — Альфонс указал на Веркин живот, еще горячий и болезненный. — Ровно сутки назад ей ткнули сюда вилами. Ткнули, между прочим, по ее личной просьбе с целью проведения научного эксперимента. На какой почве такая идея возникла, я вам уже докладывал… Предварительно она распорола шов на одежде и извлекла из тайника некоторое количество порошка неопределенного цвета, часть которого и приняла внутрь.

— Сколько же раз, мерзавцы, вы ее вилами ткнули? — Плешаков присмотрелся повнимательней. — И почему именно вилами?

— Ножа подходящего не нашлось… А вилы как раз рядом стояли… — замялся Альфонс. — Ткнули, конечно, от души… Для верности, как говорится…

— Помолчи, — перебил Плешаков Альфонса. — Пусть она сама рассказывает.

— Что рассказывать… И так все видно, — сказала Верка устало. — Проникающее ранение брюшины с повреждением внутренних органов. Как следствие перитонит и общее заражение крови. Люди, оставшиеся без срочной хирургической помощи, с такими ранами не живут… А я вот живу и даже разговариваю. Самочувствие удовлетворительное… Раны зарубцевались уже через сутки… Но таких суток я бы никому не пожелала.

— Думаешь, мне сейчас хорошо? — возмутился Плешаков, не допускавший даже мысли, что кто-либо способен испытывать страдания более мучительные, чем он сам. — Я третьи сутки на одном молоке… Зубами как волк щелкаю… Недавно язык прикусил… Горю весь от боли…

— Тогда мы друг друга поймем, — Верка с усилием улыбнулась.

— Так где же этот знаменитый порошок? — Плешаков не мог скрыть нетерпения.

Прежде чем Верка успела ответить, Альфонс с подобострастной торопливостью открыл футляр своих серебряных карманных часов, под крышкой которых хранился весь остаток бдолаха. Плешаков осторожно потрогал и понюхал волшебный порошок, но на вкус пробовать не стал.

— Неужели это зелье от всех болезней помогает? — удивился он. — А на вид дрянь какая-то.

— Проверь — узнаешь, — ответила Верка лаконично.

Плешаков, хоть и считался мужиком неробкого десятка, вел себя сейчас, как девочка, которая одновременно и девственности лишиться желает, и последствий опасается. В народе про подобные ситуации говорят: «И хочется, и колется».

Поманив Верку к себе, Плешаков с видом знатока принялся ощупывать ее живот